Анаксимандр сбился со счета. Он снова вернулся в кабину, сердито хлопнул дверцей и, стараясь не смотреть на попутчика, дернул рычаг передач. Упорная, как Сизиф, муха, поверив, что изменилось хоть что-то, в какой уже раз начала взбираться по ветровому стеклу.
      Вот ведь повезло… Ну, с каждым бывает. Каждому приходится платить за ошибки и безрассудство других. И даже не всегда близких других. Просто – других. Иногда с этим можно и приходится согласиться. Да Анаксимандр и был согласен. Вернее, ничего не имел слишком уж против. С пониманием относился к слабостям других. Но чтоб такое…
      Бармен попытался достичь душевного равновесия медитативным способом. Но безуспешно. Он представил, как легким, отработанным движением пальца открывает пивной краник, и янтарная струя сочно и весело бьет о дно кружки, и солнечный оттенок, при данных обстоятельствах, не может оспариваться никем… И пенная шапка, по мере заполнения, выставляется напоказ настолько чарующе – нежное, в своей олимпийской снежности и, одновременно – настолько неуловимое в плане схлопывания пузырьков…
      Любой клиент просто сдул бы и поспешил приобщиться к тому, за что заплачено… Любой клиент? Да гори он, этот любой… Если теперь приходится колесить по Старому городу – если бы с целью – но с безнадежной иллюзией павшего духом друга-художника. Художника в душе, а не только по призванию. Пигмалион, как любой идеалист, нашел подходящий момент, чтобы уйти в себя. А ты отдувайся. Вычисляй азимут его счастья. Ладно бы хоть счастья… Нет, все-таки идти на поводу у художников – себе дороже…
      Анаксимандр вздохнул. Если смотреть с набережной, то, наверное, по-следний краешек солнца погрузился в море. Красивое зрелище. Но дело не в том. Просто каждому известно, насколько стремительно наступает в южных широтах ночь. Только вот-вот казалось, что камень еще хранит тепло заката, и вдруг – хоть глаз коли. Быть застигнутым южной ночью в Старом городе – чуть ли не одно и то же, что заблудиться в пустыне. До рассвета, естественно. Можно, конечно, и в машине переночевать… Но, ёлки-палки: разве ж это подход здравомыслящего человека?
      — Слушай, давай, все-таки, закругляться? А то уже темно почти. Сейчас…

      Они блуждали весь день. Размотали все улочки, как серпантин, от гипоте-тического истока до тихого перехода в пересохшее русло или бурного взлета в небесный прогал меж двух зданий. В любом случае – до того момента, как дей-ствовать последовательно и дальше – не представлялось возможным. И прихо-дилось начинать все с начала. Ну, или с той точки, где искатели оказались на сей раз. Эх, сколько было этих начал… Анаксимандр сбился со счета.
      Поначалу Пигмалион еще делал вид и строил иллюзии. Он бодро выскакивал из машины при первом же подозрении, будто данное место знакомо ему больше, чем принято. Принято для рассеянного жителя трущоб, находящихся на равном удалении от набережной и центра города.
      Затем энтузиазм ваятеля явно приугас и подостыл. Анаксимандр это заметил, как – по своей профессиональной принадлежности – вынужденный много работать с людьми. А значит, успевший изучить их – то есть, людей – реакции на неизменность обстоятельств, возведенную в степень прошедшего с начала несчастья времени.
      Они почти не разговаривали. Да и о чем? Только теперь ваятель оценил, какой неудачей может оказаться тот факт, что твой друг не имеет близких отношений с твоей возлюбленной.
      — Хрен тебя возьми! Неужели ты ни разу не поинтересовался ее адре-сом?  — в который уже раз эмоционально спросил Пигмалион.
      — Я же тебе говорил, мне было незачем, я привык доверять зрительной памяти!  — таким же эхом, но чуть менее эмоционально отзывался бармен.
      Далее следовал мысленный обмен любезностями:
       «Где же твоя хваленая зрительная память теперь?»
       «Кто из нас скульптор с, якобы, идеальным глазомером?»
      Энтузиазм ваятеля еще долго демонстрировал свои конвульсии, отвоевы-вая свое место под Солнцем. И муха на лобовом стекле каждый раз подтверждала свою верность тем же идеалам. Казалось так убедительно воскликнуть: «Постой, постой-ка! Останови здесь!!» И выскользнуть из салона, эффектно оставив, а не захлопнув дверцу за собой и устремившись рассматривать очередной помятый временем угол почтенного, но совсем чужого особняка.
      Анаксимандр не понимал того, что произошло. Но он сочувствовал другу-художнику. Так сочувствуют хорошему, милому человеку, который малость не в себе и, к тому же, твой сосед. Анаксимандр попытался (несколько раз кряду) понять, или, хотя бы, проанализировать ситуацию. Но дальше попыток дело не шло. Кому охота взваливать на свою перегруженную совесть такую ответственность: делать выводы из совершенно немыслимых и невообразимых показаний потерпевшего? То-то же… Гораздо проще крутить баранку, не противоречить слишком явственно и делать то, что говорят. Иногда делать.
      Когда Пигмалион возвращался в кабину, Анаксимандр старался не смотреть ему в лицо. Смотрел в боковое стекло, старательно настраивал и без того безукоризненную радиоволну и ждал намека. Взглядом ли, жестом ли. Вздохом ли. Под конец – просто молчанием.
      — Опять не тот оказался — непринужденным тоном спросил Анаксимандр, тщательно поправляя зеркало заднего вида.
      Пигмалион глянул на него навскидку. Даже машина чуть покачнулась. Видимо, грузный бармен вздрогнул и непроизвольно чуть подался вбок. Пигмалион сразу стал смотреть прямо перед собой. Но Анаксимандру хватило.
      — Это же… Нет, ты понимаешь, что… Она не могла…
      — Могла!  — яростно крикнул ваятель, и притихшая было муха вновь стала в панике биться о стекло.  — В том-то и дело, что могла. Ты ничего не понимаешь. Если бы я… Если бы ты был тогда, ты сейчас не спрашивал бы.
      — Ты хочешь сказать…
      — Да! Да!! Да.
      — Но тогда, извини…
      — Это должно было случиться. Неминуемо. Мы сами строим себе пъедестал и роем могилу. Судьба – это наше молчание и наше неуместное шмыганье в буфет в коротком антракте, чтобы успеть. Мы сами поджидаем себя на каждом углу. А потом спрашиваем адрес у всякого встречного и поперечного. Словно мы здесь ни при чем…
      — Ну, ты уж слишком,  — Анаксимандр хмыкнул и опустил пониже боковое стекло.
      — Я?! Я говорю так, потому что был там. Не более того.
      — Может быть, ты…
      — Да! Да… да… Я благодарен тебе, Аполлодор. Поверь: благодарен. Твое отсутствие в тот раз не может не вызывать восхищения. Но я о другом. Пойми, наконец: то, чем мы занимаемся сейчас – З А К О Н О М Е Р Н О.
      — И нам следует продолжать??  — тихо спросил Анаксимандр, как спросил бы сельский учитель у странствующего пророка.

      Пигмалион промолчал.

      Они продолжили. Световой день, казалось, согласился быть с ними заодно. Или, во всяком случае – щадить до поры, до времени.
      Кому придет в голову зайти за горизонт собственной мечты? Кто позволит пространству-времени выставить новую систему координат и, тем самым, надругаться над Великой Целью паломников? Еще в доисторические времена считалось доблестью никому не пояснять: собрался ли ты в лавку напротив за молодым вином, или же идешь по заранее купленной карте к месту встречи со своим фамильным – заметьте – драконом. И победоносный меч – в складках одежды.
      У японских самураев не хватило бы аргументов жить в таком отдалении от своего надгробия. Дракон и надгробие – едины. Это совершенно ясно даже сельскому учителю. Но странствующие проповедники не ходят по расписанию. Вот в чем дело. Да и дело ли это? Какое там дело… Делом здесь и не пахнет. Просто все сходится в той сияющей и единственной точке. А на карте, или на небесной сфере – не суть важно. Главное – сходится. Для кого сходится? Для тебя? Ах, оставьте… Ответ на этот каверзный вопрос способен увести как «туда и только туда», так и «совсем не туда», совсем не в ту степь…
      Витязь на распутье перед краеугольным камнем. «Налево пойдешь…» Ах, витязь, витязь… Зачем ты только согласился участвовать в этом безнадежном эксперименте автора древней былины?.. Твой путь стал экспромтом для него. Не для тебя – для него. Ждущего рукоплескания потомков и приравнивающего этот сомнительный успех к велению судьбы и трубному гласу с Небес. Чего можно ждать от автора, не владеющего техникой элементарной жалости к своим героям? Может быть, он и станет автором бестселлера. Но уж точно не дождется от них доброго упоминания о себе любимом.
      Все, чему нас учили в школе, вполне может пополнить справочники и сборники крылатых фраз. Но никогда не перейдет в разряд предметов первой необходимости. Ну, разве что, за исключением таблицы умножения и закона Ома. Ну, еще «Война и Мир» и «Мороз и солнце, день чудесный…». Что? «Гамлет» и закон сохранения вещества и энергии? Пусть так, от этого не убудет. А вот «Ревизор»… Извините, конечно, но шли бы вы, знаете куда… со своим «Ревизором». Ковчег переполнен. Багажное отделение ломится. За борт, за борт! Вместе с интегральной йогой и верлибром. Не надо ничего предъявлять. Отправление и так затянулось. Провожающих просят покинуть. Уж так вышло. Все претензии к автору. Отдать концы!

      — Я не знаю, чего ты ждешь от нашей поездки…
      — ………. ……….
      — Извини, от нашей экспедиции…
      — ………. ……….
      — Но даже старожилы становятся в тупик от наших вопросов.
      — ………. ……….
      — Да, ты прав. Тысячу раз прав. Но нельзя же противоречить очевидному…
      — ………. ……….
      — Верно, иногда становится не по себе от этого мира…
      — Иногда?
      — Конечно, конечно… Ты прекрасно знаешь, что я заодно с тобой… Но есть ли у нас…
      — ………. ……….
      — Нет, я не о том! Я безропотно согласился с тобой. Даже учитывая цены на бензин…
      — ………. ……….
      — Я не о том!!
      — ………. ……….
      — Верно! Этот мир иногда толкает на такое…
      — Иногда?
      — Не перебивай меня. Я только хотел сказать, что…
      — Что?
      — Опять ты прав. И я бы никогда…
      — ………. ……….
      — Нет, ты не понял. Я только хотел сказать, что имеем ли мы право…
      — ………. ……….
      — Ах, оставь! Это уже не твои аргументы…
      — ………. ……….
      — Да, я согласен. Но разве у нас есть это сомнительное право…
      — ………. ……….
      — Нет, только послушай… А после – что хочешь.
      — ………. ……….
      — Нет, не молчи так. Я только хотел…
      — ………. ……….
      — Да, конечно. И все же. Имеем ли мы право найти то, что ищем?

      Когда солнце стоит в зените, то, кажется, уже ничто не может сдвинуть его с достигнутой точки… Как странно. Солнцу совершенно безразлично, где оно находится по отношению к нашему горизонту. Только Иисусу Навину удалось удержать солнце. Единственный раз за всю историю. Конечно, у них там был куда как серьезный повод… Куда как… Но неужели все настолько кардинально изменилось с тех пор? И все наши проблемы и трагедии не стоят задержки светового дня, хотя бы, на час?
      Ах, читатель, читатель… Я опять слышу твой негодующий возглас. Что даст этот час?  – спрашиваешь ты. Цели и приоритеты нужно выстраивать верней. А не ждать подачки размером в час. Ты пользуешься не своими доводами, дорогой читатель. Но ты прав. Как всегда. Читатель всегда прав.
      Ждать – не всегда означает стоять, как истукан с острова Пасхи. Ждать можно по-разному. Ждут и осаждающие, и осажденные. Но вторые ждут – чтобы не стать осажденными на стенки (неважно какого) сосуда. (Пусть – сосуда истории. Истории, в которую ввязались). Первые же ждут как раз ради того, чтобы осталось нечто большее, нежели горький осадок разочарования. Они еще не могут, но уже не хотят отличить этот осадок от столь схожего с ним по вкусу сожаления. Они еще верят, что сожалеть не придется… Наивность не карается законом, но своим возмездием на суде истории.

      Они проделали двукратный поворот лево-право, когда Пигмалион, крикнув «стой!», дернул за ручку с таким нетерпением, что у Анаксимандра екнуло сердце, и он подумал: ах, ядрёна-Персефона… неужто нашли?!
      Дом был очень похож. И подъезд такой же, и балкончик на втором этаже. И отделка стен исключительно подходящая… Пигмалион не стал вспоминать, была ли возле ТОГО подъезда скамейка, или не было. Он просто вошел в подъезд, как входят на глазах у изумленной публики в свою персональную пещеру с ручным саблезубым тигром. Вошел с верой. С чуть вытянутой вперед шеей и напряженным, как боевая пружина, позвоночником. Вошел, словно собирался войти навсегда… И исчез.

      Анаксимандр трижды выходил из машины освежиться. Анаксимандр досконально изучил путеводитель по левому побережью и газету месячной давности, обнаруженную в бардачке.
      Анаксимандр отдавал себе отчет, что ТАМ, У НИХ все может (может, в конце-то концов!) сойтись, совпасть и обернуться НАСТОЛЬКО – что тревожить нельзя ни при каких условиях… (И хоть он вовсе не таксист, ядрёна Персефона… но бывают моменты…). Наконец, Анаксимандр верил и надеялся, что его друг сумеет взять свое, воспользовавшись своим шансом.
      И, тем не менее, что-то подсказывало уважаемому труженику питейного заведения, что ждать дольше сорока пяти минут – бесполезно (ну можно же, хоть в нижнем белье, спуститься вниз и отпустить экипаж?..). Вобщем, он пошел «спасать», так сказать.

      Скульптор был обнаружен сидящим на ступеньках черного выхода, смотрящим в жестко зафиксированную точку внутри себя и… без каких-либо сопутствующих осложнений.
      По своей профпринадлежности Анаксимандр работал с людьми почти каждый день. А значит, был психологом. До некоторой степени. А потому поверхностного взгляда на согбенную фигуру друга хватило, чтобы бармен тоскливо понял: опять ничерта не произошло.
      — Ну, что?  — спросил он, усаживаясь рядом на свободной ступеньке.
      — Только не надо мне…
      Анаксимандр был настолько изумлен тем обстоятельством, что Пигмалион произнес хоть какое-то подобие членораздельной речи, что не без оснований заключил для себя: наше дело не так уж скверно…
      — Пошли, — сразу перешел к самой сути Анаксимандр.
      — Пошли,  — отозвался Пигмалион, и само это слово, услышанное «с той стороны» и в сложившейся ситуации, повергли Анаксимандра в настоящее смятение, правда, сдобренное робкой радостью.
      Пигмалион медленно и осторожно поднялся, словно опасаясь пораниться о некие углы и грани, запрессованные внутри себя.
      «Да встряхнись ты!»  – хотелось крикнуть Анаксимандру, но он удержался. Он знал: что для одного кругло – то для другого треугольно.
      Жизнь отмирает слоями. И очередная ороговевшая оболочка спадает с нас… как кепка с королевы. С тем же соответствием завершенности данного жеста. Просто дождь закончился, и случайный головной убор на роскошных, чуть рыжеватых локонах стал излишним. Сними, сними это белос-нежное с козырьком, но твое только на время ненастья. Все прошло. Незачем прятать ароматные пряди под белым с козырьком. Сбрось.
      Имей мужество преобразить облик своей любви. Ты скажешь, что так станет только лучше? И при чем здесь ороговевший кокон? Рождение бабочки не в ответе за гибель куколки. Да. Но здесь о другом. Для тебя эта королева, прикрывшая бейсболкой свои локоны от дождя – она была для тебя свидетельством твоей правоты. Сбрось. Сбрось со своей души ороговевшую оболочку. И пойми: свет в конце туннеля принадлежит встречному – а, значит, не твоему – поезду…

      Пигмалион вышел с черного хода, не умея ориентироваться в открывшемся ему пространстве. Словно геометрия внезапно стала неэвклидовой. Ничьей. Обросшей непонятными соответствиями в чужую пользу. Анаксимандру приходилось направлять каждое движение друга. Пока белый бок «Опеля» не стал достаточно очевидным.
      Пигмалион сам отыскал ручку автомобильной дверцы и в салон забрался тоже самостоятельно. Редкий, если не единственный случай, когда Анаксимандр не запер машину, отлучаясь. Водитель, стараясь не шуметь, вкрадчиво занял свое место за рулем. Рука с ключом зажигания предупредительно замерла в воздухе в дюйме от замка.

      — Ну, что… поехали?

      Пигмалион исподлобья глянул сквозь лобовое стекло.

      — Если бы у нас был хоть какой-то шанс…

      Пигмалион отвернулся.

      Анаксимандр выдержал паузу, сколько мог. Сколько дыхания хватило. А затем в сердцах вонзил ключ в замочную скважину и с хрустом включил стартер.

      Как это могло произойти? Как? Вечный вопрос, так и остающийся без ответа. Ведь если она исчезла, значит, это произошло не без ее участия? Этот мир настолько необъясним, что сплошь и рядом происходят события, от которых на корню вянет любой, самый стойкий рассудок. Но исчезнуть вот так… Ей было достаточно небольшого сопротивления, чтобы воспрепятствовать. Чему воспрпятствовать? Улице, как диковинный пасьянс, складывающейся в чудовищный провал скальных пород? К черту породы! Их никто не может упрекнуть. Но она… Как она могла исчезнуть из его жизни?
      Пигмалион в сомнамбулическом состоянии смотрел сквозь лобовое стекло и не понимал, почему машина движется так медленно. Ведь они всего лишь преодолели очередной переулок. Чтобы с другой стороны подъехать к проблеме, которую были не в состоянии решить.
      И вдруг «Опель» ткнулся носом и замер.
      В метре от капота в сизых сумерках возникли две исполинские ноги. Анаксимандр отчаянно крякнул и, передернув рычаг передач, вдавил акселератор. Машина взвыла и скакнула назад, но как-то боком, наискось. А в следующее мгновение мостовую потряс чудовищный удар. Что-то серое и бесформенное вскользячку ударило по правому крылу. Но белый «Опель» уже удирал задним ходом с такой резвостью, словно только для этого и был создан. Бармен обернулся и наощупь выделывал рулевым колесом такие кренделя, что можно было подумать… Впрочем, думать хотелось все меньше.
      После нескольких крутых пируэтов машина замерла в каком-то естественном тупике. Анаксимандр промокнул носовым платком вспотевшую лысину и уставился на Пигмалиона, явно ожидая оценки только что совершенного подвига.
      — Чччерт… бедная коробка,  — процедил он сквозь зубы.
      — Коробка?  — ваятель боролся с тошнотой, но ход мысли друга не оставлял у него никаких иллюзий. Хотелось лишь знать: неужели коробка передач представляет сейчас для них наибольшую проблему?
      — Ты видел??
      — Видел. Что это было?
      Анаксимандр саркастически качнулся всем корпусом.
      — Что… Вот именно –  «что»… На «кто» он не тянет. Стихия! Выродок давно ушедших эпох…
      Пигмалион осторожно приоткрыл дверцу. Анаксимандр бдительно пресек эту попытку.
      — Не надо. Закрой. Ты разве не понял, что мы повстречались с циклопом?
      — Н-нн-нн…
      — Да, да, именно. Иногда они спускаются с гор и наводят ужас на горожан. Он метнул в нас камень. Я успел, иначе… Вот сволочь…
      Ваятель потрогал окантовку спидометра.
      — Ты хочешь что-то сказать?
      — Аполлодор…
      — Не тяни. Мы в невыгодном положении.
      — Аполлодор, почему мы так безжалостны к своему прошлому?
      — М-мм… Ты имеешь в виду историю?
      — Историю? Ну, можно и так сказать… Почему мы вечно считаем себя самыми правильными, самыми понимающими ход событий? Кто нам дал право наделять свое время критерием истины и ждать от судьбы хоть каких-то поблажек?
      — Так… — Анаксимандр нервно сжал набалдашник рычага переключения скоростей.
      — Разве мы, ввязавшись в историю, в историю, казавшуюся нашей, разве мы отличаемся от других, оставленных нами где-то совсем близко, но, тем не менее, за гранью?
      — Понятно,  — Анаксимандр вдавил педаль сцепления,  — Мне в машину попался демагог и теоретик. Вот ведь везет… Ты ради него убивайся, а он тебя будет потчевать баснями.

      Больше они не проронили ни слова. Бармен тронул машину с места и при первой же возможности юркнул в боковую улицу, опасливо всматриваясь в недружелюбные сумерки справа, сгущающиеся на глазах.

      А начинался этот кошмарный день так буднично… Бармен как раз собрался заняться учетом неучтенных перерасходов за неделю. А таковых накопилось немало… Маленький город – это погибель для делового человека, если он не последняя гнида. Знакомые так и норовят зайти и выпить на халяву. Ну… на халяву – это извини-подвинься. Но одному перельешь, другому… Один сосед обожает вяленые кальмары – как ни уважить его лишним щупальцем? Другой за душевным разговором смахнет лишнюю горсть соленых орешков… Все по блату норовят. Впрочем, у них везде блат. Вобщем, удручающее положение дел…
      Анаксимандр тем утром только заперся в своем кабинете с гроссбухами в обнимку, только включил счетную машинку, как в дверь постучались. В его дверь. За которой его святая святых. Ну, не совсем святая… Но не об этом сейчас… В любом случае, он имел право на уединение. Даже на такое уединение…
      И ведь предупредил: не беспокоить. Ни ради кого. Но стук Пигмалиона можно было узнать сразу. По-особому стучался ваятель. Как-то слишком артистически… А в это утро еще и с каким-то неподдельным драматическим оттенком. Словно предвещал конец света в местном масштабе. Анаксимандр чертыхнулся и выключил счетную машинку. И открыл, отпер, отворил. Впустил этого смутьяна и вечного фантазера. Этого мастера играть на чужих нервах…
      Впустил. И с первого взгляда понял: произошло. Он еще не знал, ЧТО, но почувствовал – что-то слишком ужасное. От чего можно бежать по утренней улице, выставив вперед растопыренные руки и кричать во всю силу своих легких. Кричать от ужаса.
      Анаксимандр быстро задышал и поспешно подставил другу стул. Ладони сразу стали влажными.

      — Садись,  — сказал он почти шепотом и сам сел возле своего стола.

      Пигмалион остался стоять. Его лицо напоминало развалины Карфагена. Было видно, что в этом лице все погибли. Никому не удалось спастись…
      Но он устоял.

      — Чтó?  — выдохнул Анаксимандр, опасаясь любого ответа.
      Но то, что он услышал…

      Далеко не всегда «имеющий уши, да услышит». Но еще реже услышавший рад, что не родился глухим.

      — Она исчезла.
      — Кто?
      — Дом исчез.
      — Как это?
      — Улица исчезла.
      — Ты спятил?
      — Я три дня ходил по Старому городу.
      — Сколько?
      — Я три дня пытался найти ее дом.
      — Гхм… Может быть, переименовали улицы? Или, знаешь, нумерация домов иногда требует коррекции…

      Анаксимандр смотрел в это некогда понятное ему лицо и видел, что эта скорбь оправдана честным душевным процессом. И горестным.

      — Я потерял ее.
      — Ты хочешь…
      — От тебя только одного. Помощи.
      Он помолчал и добавил совсем тихо:
      — Ну, или, хотя бы, попытки…

      Настоящее наступление ночи они, слава Богу, встретили вне Старого города. Анаксимандр уже не искал аргументов. Достаточно было и того, что они ехали по главной улице города. Пигмалион уже не пытался уговорить вернуться. И это казалось достаточным. Обоим.
      Необъяснимость мира встала между ними стеной. Довольно было и того, что они молчали по этому поводу…

      Бар был пустынен, как лысина Анаксимандра. Это было заметно с первого взгляда по той сдержанности и почти что надменности, с какой горел фонарь над входом. В другой вечер Анаксимандр почувствовал бы пощипывание уязвленной гордости. В другой раз мог бы спросить – себя, кого же еще – какими такими делами заняты вечера жителей этого города? У них что, есть другие любимые места? Мог бы… Но на этот раз Анаксимандру было уже наплевать. Он припарковал «Опель» где придется и вошел, как входят в родной порт давно списанные на металлолом крейсера.
      Ночь метнулась было следом. Ей хотелось отомстить, хотелось проявить себя хоть как-то. Опрокинуть столики, перебить разноцветные бутылки и баснословно-дорогие амфоры с коллекционными винами, наконец, хоть нацарапать на стойке бранное слово… Но ее не пустили. На пороге ночь задержала Пигмалиона на миг-другой, до боли сжав ему локоть своими ледяными пальцами. Словно наспех, почти не глядя, примеряя наручники одиночества. Но хозяин бара втянул потерянного в зону электрического света и решительно захлопнул дверь. И уже потом, не торопясь, чуть ли ни с удовольствием, запер на все замки и засовы.
      Компаньон и по совместительству управляющий сидел за стойкой и читал детектив в яркой обложке. Появление Анаксимандра и Пигмалиона застало его врасплох. Видимо, он уже не рассчитывал, что сегодня кто-нибудь еще придет. Он нехотя встал и отложил книжку, предварительно загнув уголок страницы.

      — Так! Бар закрыт на спецобслуживание.

      Хозяин остановился в центре бара и, указав другу на столики, теперь молча смотрел на человека за стойкой, словно ожидая возражений.
      Тот пожал плечами и, не проронив ни слова, скрылся за дверью служебного помещения.
      Анаксимандр прислушался и понял, что обе официантки отпущены за ненадобностью. Тем лучше, подумал бармен и с легким раздражением включил проигрыватель. Несравненная гитара Мадди Уотерса напомнила, что сегодня четверг, находящийся, к счастью, в своей завершающей фазе.

      — Что будешь пить?

      Спасительный вопрос, хоть в чем-то проясняющий дальнейшее. Анаксимандр задал его с жадностью. Сейчас он искренне был готов угостить своего несчастного друга самым дорогим пойлом – какое бы он ни назвал: хоть Мартель, хоть Хеннесси.

      Пигмалион отозвался потусторонне и машинально, но вполне конкретно.

      — Водочки, если можно.

      Анаксимандр кивнул и заторопился к стойке, на ходу соображая, что же у него найдется из закуски к этой самой водке. Вяленые осьминоги не слишком-то подходят… Крекеры и орешки – тем более…

      Пигмалион тем временем отсутствовал. Он пытался – все еще пытался – найти выход из ловушки, в которую угодил. Прикрытые веки и пальцы, вонзившиеся в виски, свидетельствовали об этом яснее ясного. Кто способен найти себя, потеряв самое главное? Для себя. Кто сможет выйти победителем из поединка со своей персональной судьбой? Кто? Может быть, лишь тот, кто готов пожертвовать собой прежним. Пигмалион теперь уже был готов. Но было слишком поздно. А потому, Пигмалион был готов. Именно в том, самом жестоком и необратимом смысле. Как бывает готов пораженный навылет. И даже не стрелой амура. А собственной неспособностью сопротивляться судьбе. Какое смешное и нелепое слово. «Судьба». Когда так многое казалось уже достигнутым. В самом непреходящем значении. В самом… Да, да, в самом животрепещущем и непревзойденном. Но только… Только кто поверит, будто ты сделал все, зависящее от тебя? Кто? Во всяком случае, не ты сам.

      — Извини, закуска не слишком…
      — Брось…
      Молодой сыр, слегка черствый хлеб, немного слежавшегося винограда и банка маслин стали тем даром сердца, который Анаксимандр сумел обнаружить в своих закромах и изъять в рамках непредвиденных расходов.
      — Хочешь еще креветок? Я их быстро…
      Жестом Пигмалион выразил крайнее пренебрежение к креветкам, а заодно с ними и к лобстерам с лангустами.
      — Сядь, не мельтеши.
      Анаксимандр свернул бутылке голову и послушно заерзал стулом, усаживаясь.
      — Ох, ну и умаялся же я сегодня… — покачал он головой, наливая в высокие стаканы на два пальца,  — Я тоник не стал брать, знаю, ты не любишь… ну а мне и так сойдет,  — скрипнула жестью банка,  — Замотал, говорю, меня, улицы эти, пропади они пропадом, так и раскручиваются перед глазами, так и мелькают…
      Пигмалион опрокинул свой стакан, плеснул в него еще, снова осушил и уже тогда отщипнул кусочек хлеба и начал жевать.
      — Маслинку, маслинку возьми,  — посоветовал Анаксимандр, слегка морщась после своей дозы.
      К их столику подошел управляющий. Теперь он был в светлом плаще и мягкой шляпе.
      — Я только хотел сказать…
      Хозяин поспешно встал и повел его к дверям, словно опасаясь, что тот произнесет нечто, способное повредить хрупкой психике ваятеля. Некоторое время компаньоны о чем-то переговаривались. А потом Анаксимандр нетерпеливо отпер дверь, и белый плащ растворился в ночи.
      Когда он вернулся, Пигмалион налегал на сыр, а в бутылке заметно поубавилось.
      — Я тебе налил. Догоняй.
      — Ну, как? Ты, наверное, такой-то еще не пробовал…
      — Мягкая… довольно.
      — Во, во… Уххх… Маслины, маслины ешь.
      — Спасибо.
      — Ты знаешь…
      — Аполлодор, я обязательно отдам тебе за мрамор и за мастерскую… Не знаю когда, но отдам. Ты меня по-настоящему выручил. Если бы…
      — Ааааа!!!…  — ожесточенно махнул рукой Анаксимандр и в сердцах подлил в оба стакана.  — Может, все-таки, креветок?..
      — Аполлодор, главное, ты пойми: бывает в жизни день, который, как кусочек смальты в мозаике, достраивает всю твою жизнь…
      — Я понимаю…
      — И красота и ясность всего происходящего в твоей последующей жизни, или ужас и тоска всего непроисшедшего…
      — Да, понимаю…
      — Понимаешь?
      — Да.
      — Становится в прямую зависимость от этого единственного дня.
      — Знаешь…
      — Ну?
      — Ты уже здорово набрался.
      — Да ну тебя!..
      — Нет, правда. Если бы не это «в прямую зависимость»  – я бы не заметил, как ты пьян. Но когда ты начинаешь выражовываться подобным образом…
      — Аполлодор…
      — Не надо. Я знаю тебя много лет…
      — К черту много лет!
      — Может, все-таки, креветок?
      — Ты думаешь, завтра я снова пойду искать ее дом?
      Анаксимандр напряженно затих.
      — Да, завтра я снова пойду… Но это уже бессмысленно. Ни малейшего шанса, слышишь? Хоть я и пойду завтра. И послезавтра… И после…
      — Но почему?? — Анаксимандр казался серьезен, как никогда.
      — Что почему?
      — Почему ты не хочешь согласиться с самим собой? Ведь если ты способен дать какое-то объяснение, пусть только для себя…
      — А ты?
      — Что я?  —не понял Анаксимандр.
      Лицо Пигмалиона вдруг стало неожиданно лукавым.
      — А ты способен дать какое-нибудь объяснение этому? Пусть только для себя. Способен?
      — Но ведь ты…
      — Что я? Да, я заинтересованное лицо…
      Анаксимандр поморщился.
      — Да! Но это не значит, что я вправе играть в поддавки со своей совестью.
      — Понятно. Желаю тебе потратить на очистку совести не всю оставшуюся жизнь.
      — Ты не понимаешь.
      — Как, я все еще чего-то не понял?
      — Ты не понимаешь главного.
      — Маслины в самый раз посолены.
      — Не понимаешь, что главное – не очистить свою совесть и не занять самую выгодную позицию в жизни.
      — В самом деле?
      — Главное – помнить, что жизнь – это дорога с односторонним движением.
      Анаксимандр выплюнул косточку и посмотрел на оратора удивленно.
      — Ну, ты даешь…
      — И если ты проехал место, где тебе хотелось бы остаться – ты уже не сможешь вернуться… никогда.
      — Гхм…
      — Понимаешь?
      — Как будто. Но ведь там, впереди будут еще другие места. На здесь и сегодня свет клином не сходится.
      Пигмалион пристально смотрел в лицо друга с жадным, ждущим чего-то сожалением. Затем он заглянул в пустой стакан, снова бросил на Анаксимандра взгляд, преисполненный надежды, но к которой уже стало примешиваться что-то вроде брезгливости. Ваятель отвернулся и поискал окно. Не найдя, вновь навалился локтями на стол, приблизил лицо к Анаксимандру и негромко, словно доверяя большую тайну, заговорил:
      — Когда-то я видел в одном журнале фотографию. Фасад дома. Облицовочная плитка, как вдавленные в стену дольки шоколада; окна, одно за другим; ну, ты понимаешь, самый обычный жилой многоквартирный дом. К стене пришпандорен знак, дорожный знак, для водителей. Ну, такой, синий. И стрелка направлена вперед, а кажется, что вверх.
      — Одностороннее движение?  — обрадованно спросил Анаксимандр.
      — Вот именно. Но фотограф развернул кадр на 90 градусов. И получилась горизонталь. Выложенная брусчаткой плоскость. И стрелка знака уже не как будто, а действительно указывает направление. В небо! Но ногами, по горизонтали с односторонним движением. И опрокинутые окна. И ни к одному из этих окон ты не сможешь вернуться! Если минуешь на своем пути к небу. Ты не ошибся с названием фотографии: «Одностороннее движение».
      Анаксимандр шумно, рывком отодвинулся от стола. Пустая бутылка из-под водки покачнулась.
      — Но если это так и если ты так это понимаешь, то зачем ты пойдешь завтра снова в Старый город?
      — Зачем?  — Пигмалион улыбнулся. Казалось, ему хочется пожать плечами.  — Зачем… Надо же куда-то идти, если вышел на своей станции назначения. Именно поэтому.

      Наступило молчание. Каждый думал о своем. Хоть и на одну тему.

      — А что с твоей статуей?  — наконец спросил Анаксимандр.
      — Ах, статуя… — ваятель сделал неопределенный жест,  — Это теперь пустяки…
      — Пустяки??  — Анаксимандр совершенно некстати вспомнил сцену «похищения» из мастерской и слова «я обязательно тебе отдам».  — Пустяки?..
      — О, да… Хотя, как знать… — он уловил тревогу в голосе и взгляде Анаксимандра и добавил,  — Конечно, я доделаю ее. И ты увидишь. Может быть, в сложившейся ситуации это будет иметь особый смысл…

      Анаксимандр смотрел на Пигмалиона, не отрываясь. Внезапно он заговорил:
      — Весь этот мир вокруг не стоит ни гроша, пока мы не сделаем его осмысленным. Сами! Только своей волей мы способны доказать, что есть на этой свалке что-то, значащее для нас больше, чем кажется окружающим.
      Анаксимандром овладевало все большее возбуждение.
      — Так сделай это! Конечно, легче сидеть здесь со мной и хлестать водку. А ты? Настоящий ты! Что сделал, чтобы преобразить мир по образу и подобию своей гармонии?

      — Это уж ты чересчур… — Пигмалион не узнавал прежнего Анаксимандра,  — Ты что, в самом деле?..

      — В самом… В самом деле,  — передразнил Анаксимандр,  — Или оставь людей в покое, или…

      — Или?

      — Или… или… или… Или будь готов, что они поверят тебе! И тогда уже изволь идти со своим знаменем и не хныкать.

      Ваятель медленно, двумя пальцами взял из банки маслину, попытался положить ее в рот, но не смог. И, после некоторых колебаний, украдкой спрятал ее в карман.

      Внезапно Анаксимандра осенило. Теперь он вышагивал взад-вперед по бару, множа свои шаги и не стесняясь этого.
      — Я знаю, что я сделаю!

      Пигмалион издал полуподобие вопроса. Звук погас где-то в гортани, задавленный недоверием к себе.

      — Я знаю,  — он остановился напротив собутыльника. Остановился и ухватился за край, словно намереваясь опрокинуть столик.
      — Да. Я напишу книгу.

      — О чем ты?  — голос Пигмалиона прозвучал почти просительно.

      — Книгу. О нас. Об этом городе. И об этом мире. Я придам ему смысл, которого он заслуживает. Которого все мы заслуживаем. Все вы. Все они.

      — Они?

      — Да! И кентавр, едва не сбивший тебя возле почты, и ужасный циклоп, и твоя статуя займут в этой книге не последнее место…

      — Аполлодор…

      — Оставь! Неважно, как будет выглядеть мир после того, как я поставлю последнюю точку. Главное… Главное, что у нашего мира появится право на существование.

      — Но…

      Анаксимандр обошел столик и, склонившись, обнял Пигмалиона за плечи.
      — Дружище, кажется, я нашел себя. Я назову эту книгу…

      Ветер усиливался. Море потемнело. Клочья пены на глянцевом песке остались лишь по краям, под защитой береговых камней. Небо стремительно затягивалось тучами, но ему было не успеть за яростной работой волн. Только скалы могли выдержать этот натиск. Только скалы, с их презрением к суетному миру, копошащемуся там, у подножия. А краб? Где же наш краб? Кто его знает – где… Может быть, возле дальней скалы, а вернее – за ней. Лежит себе и пережидает разбушевавшуюся стихию. Или смыло обратно в пучину морскую. Ушел на глубину, только посмеивается над катаклизмами в верхних слоях. Все возможно. Одно не вызывает сомнения: не осталось и следа его на переменчивой Terra Incognita. Что ж… Всему свое время.

_________________________
* Историческая справка. Аполлодор (ок. 180 – после 119 до н.э.) сдержал слово. Он написал "Хронику" (основной источник наших датировок событий древнего мира). А также – "Мифологическую энциклопедию" (популярнейший учебник греческой мифологии в новое время). Миф о Пигмалионе и Галатее взят именно из этой – второй – книги. Но Аполлодору не повезло – творческий псевдоним Анаксимандр бесследно стерся из памяти потомков.