Ружье дало осечку. Не потому что я был нерадивым охотником и небрежно относился к своему оружию. Совсем по другой причине движение моего указательного пальца завершилось сухим щелчком и только. Просто это была судьба. И когда мы долго и упорно шли по следу, продираясь сквозь заросли древовидных рододендронов, когда выверяли каждый шаг, как бы произвести поменьше шума, когда позже, задыхаясь от ядовитых испарений орхидей, я ждал в засаде, а мой напарник стал заходить с фланга, по крайней мере, так я понял его намерения – уже тогда судьба дышала мне в затылок. Уже тогда.
      Щелчок был громогласнее выстрела. А выстрела не последовало. И тогда я увидел его глаза. Человеческие. Умные. Совсем не звериные. В этих глазах было столько лишнего, столько нерастраченного. И еще в этих глазах была воля. Великая воля к жизни. Не страх. Не ненависть. И даже не угроза. Если бы в них была здоровая звериная угроза, еще бы не все было потеряно, я бы обвел судьбу вокруг пальца. Но мой палец уже проявил себя. Самым никчемным образом. И теперь очередь была за ним. За моим визави.
      Почему я не сделал второго выстрела? Все потому же. Как раз потому же. Именно потому, почему люди гибнут за металл, за идею, за вздорный каприз знающей себе цену шлюхи. А передо мною стояла не шлюха. Передо мною стоял повелитель.
      Меткости моей могли позавидовать многие. Я в движении бил оленя в ухо. Я в солнечное сплетение бил пустельгУ. Кабану с любой броней, броненосцу любой резвости было не устоять против моей картечи. Я не оставлял шансов никому. Ни на земле, ни в облаках. И если теперь мой палец дрогнул и не пошел дальше, то вовсе не из-за страха промахнуться или только ранить. Это могло значить лишь одно: случай оказался действительно исключительным.
      Это был не гипноз. Бывалый охотник и гипноз – вещи несовместимые. Все дело было в его глазах. Они не просили. Они не обещали пощадить. Они ничего не обещали. Но я вдруг совершенно точно почувствовал: стоит ему только отвести взгляд – и все будет кончено. Он рухнет в траву, и его агония быстро затихнет. А я смогу небрежно подойти и пнуть сапогом развороченный череп. Но не раньше, чем он отведет взгляд. И точно так же: стоит взгляд отвести мне – и не поможет второй, еще взведенный курок. Он размажет меня по влажной хвойной подстилке, разорвет мне когтями грудь, поднимет на рога, затопчет копытами и забьет бивнями. Но опять же – не раньше. Это был поединок двоих равных. Две воли столкнулись лбами, затаив дыхание, и стояли насмерть, не уступая ни пяди за спиной. Все теперь решалось здесь. Весь мир переместился в сгусток пространства, зажатый меж двух пар глаз. Я видел, как сгорали золотые пылинки в этом плазменном луче, как рождались восхитительные спиральные галактики,видел взаимопревращения четырех стихий в этом новом центре Мироздания. Пока звезды, планеты и туманности вращались вокруг этой драгоценной оси – ничто не могло случиться. Все было надежно и слаженно. Все находилось в равновесии.
      Я скользил по лучу, и фокус слегка расплывался. И мой палец на спусковом крючке холодел. А вслед за пальцем холодело и все тело. Ибо, скользя по лучу, моя жизнь играла с огнем, приближаясь к последней черте. Но отказаться я уже не мог. Чем более жгучей становилась опасность, тем нестерпимее был соблазн. Соблазн пройти этот короткий отрезок до конца. И увидеть свою смерть вблизи лица, возле самых губ.
      Наверное, он догадался о моих колебаниях. Не мог не догадаться. И великодушно позволил чуть поиграть, самую малость. Его царственный взор слегка подернулся янтарной теплотой. Увлажнился снисходительной поволокой. А значит, и его позиция ослабла, пошатнулась. И золотые пылинки вздрогнули на подлете к плазменному лучу, который становился все менее плазменным, все более обычным зрительным. И я оценил его добрую волю. В прямом смысле слова добрую. И воздал должное этому большому и теплому, заросшему густой шерстью, но не чуждому сентиментального подрагивания век. Еще чуть-чуть – и мы бросились бы в объятия друг к другу, забыв про все условности нашей вражды, забыв про голос инстинкта, никогда не умолкающий с пещерных времен.
      Но нам напомнили. Судьба чутко уловила своими сенсорами, что я ускользаю из ее лап. Диалог для противников, без веских на то причин – запрещен. Даже если противники против такого мироустройства. Даже если у них есть повод снять палец со спускового крючка, вложить когти в ножны и ничего не попросить взамен. И судьба решила добить меня нашим же оружием. Нашим с моим мохнатым и саблезубым, но так и не состоявшимся трофеем. Ибо судьба прекрасно поняла, что против этого оружия у нее нет других средств.
      Все произошло внезапно. Взвешивать " за " и " против " оказалось некогда. Как мы ни были увлечены друг другом, но когда за моей спиной со скоростью лесного пожара захрустели ветки, и стало ясно, что кому-то не терпится нарушить идиллию, – я сразу все понял.
      Трудно было не понять. Я знал, что через два – три – ну, максимум, пять ударов сердца мой напарник выскочит на поляну и всадит две картечины дуплетом в эту благородную голову, с такими не звериными глазами. Всадит, потому что иначе поступить он не сможет по своей природе. Потому что у него нет – действительно нет – причин поступить иначе. И я знал, что он, конечно же, прав. И еще я знал: его ружье никогда не дает осечки.
      Соглашение было заключено мгновенно. Мой взгляд метнулся по лучу вплотную к его глазам. И мне показалось, что я получил ответ. Да, ответили эти не звериные глаза. Да. Нужно спасаться. Нужно. Ибо нам есть, что спасать. И не только красивую дорогую шкуру, не только драгоценные бивни, не только целебные панты. Не только. А может быть, и не столько...
      Синхронность в таких вещах особенно важна. Мой новый друг развернулся на месте и быстро, но без спешки углубился в чащу. А я в то же мгновение, на ходу осторожно спуская взведенный курок, дабы случайно не выстрелить, ринулся сквозь заросли навстречу своему напарнику, навстречу человеку. Ринулся, чтобы помешать совершить то, что он должен был совершить. Чтобы заслонить от него того, убегающего в чащу, оставляя на кедровых стволах клочья шерсти.
      Все произошло неожиданно. Просто я вдруг увидел возле самого своего лица звериные глаза. Так похожие на те, янтарные и мудрые, но уже по-настоящему звериные. Темные от ярости и жажды крови. И не привыкшие щадить. Вмешиваться в закон джунглей со своей сентиментальностью - не самая лучшая тактика. Во всяком случае, когда у тебя в руках ружье. Заросли саговников и араукарий раздались и поглотили нас вновь. Наши тела сплелись в объятии, но отнюдь не дружеском. Когда его когти виртуозно вскрыли мою грудную клетку – в этот момент мне очень не хватало дружеского участия и влажной, сентиментальной поволоки, так идущей янтарным глазам. И еще в это угасающее мгновенние я не переставал верить, что тот, который отнесся ко мне по-человечески и которого я заслонил собой, – что он действительно не знал. Конечно, он не знал, что помощь спешила к нему, а не ко мне.
      И если бы кто-то в это угасающее мгновение спросил меня с дружеским участием, которого мне так не хватало, если бы этот неведомый некто спросил меня: зачем, зачем ты удержал палец на спуске, зачем? – я бы, наверное, ответил ему, да, я так и ответил бы ему: охота !..